Там где всех лечат

Там где всех лечат

Вряд ли удастся найти в нашей стране учреждение более похожие на самую мадемуазель Жизнь, чем больница. Она её копия в миниатюре и в белом. Странно белоснежном, но не венчальном платье. С крестом, но не с миссией священника. Она даже с чашей, но всё же не богиня вина. Её змея мало имеет общего с той, что спала в корзинке Клеопатры. Это неподвластный рационалистическим выкладкам феномен. Всем известно, зачем это заведение нужно, но никто не скажет наверняка, зачем оно есть.
Разбитый тысячами шаркающих ног пол, вытертые тысячами прислоняющихся спин серые стены с вечно бодрыми плакатами: "Закаляйся" или "Морковь - это витамин С". Выцветшие под обречённым взглядом множества бессильных изменить свою судьбу глаз двери…
Здесь идёт раздача талонов на жизнь. Правда, очереди велики, число талонов ограничено нарезанной бумагой, а рабочий день "работников жизни" ограничен несколькими часами. И всё же это шанс! Надо только прыгалисто прыгать, или ещё лучше лазибильно лазать, и яблоки из таинственного сада Гесперид с видами на вечную молодость у тебя в кашолке. В некоторых кабинетах выписывают амброзию, правда, предварительно, по договорённости, её всё равно выменивают на другую крупно нарезанную бумагу. Всем остальным - плоды райского древа без спроса, даром, что никто не охраняет. Ведь у выхода стоит ангел с мечом. Все мы с тех пор ходим в кожаных ризах в ожидании Нового человека.
Но не будем о печальном. Расскажем о грустном.

Регистратура - бугром вздыбившийся при входе в рай дот. Толстые, в три наката стёкла наблюдательного окошка и дупло рявкающего золотыми коронками шестиствольного миномёта. В принципе здесь можно узнать всё… Кроме того, что нужно. Но те немногие, что выстаивают до конца змеистую очередь пытающуюся укусить свой хвост, под прямой наводкой миллиарддолларовой улыбки камикадзе в белом, всё же получают привилегию задать вопрос телезрителя знатокам. Но вопрос должен быть прост и содержать в себе зерно ответа. Кроме того, делать это надо быстро, чётко и по возможности с вылеченным выражением лица, как при разговоре с тяжело больными, иначе есть риск нарваться на очередь в спину из очереди или из окошка. И лечить вас от полученных при исполнении ран никто не будет, потому что они, рваные осколочные ранения, не попадают в категорию смертельных, а если попадают и вы тут же продемонстрируете смертельнейшую смертельность всех дырок вашей души, то лечить вас тем более уже не будет нужно. Впрочем, вас могут отправить на просветку.
Вот место, где мы все по-настоящему равны! Слава тебе, Рентген, не помню, как вас по отчеству… Повезло, тебя назвали в честь удивительного прибора! Он поистине сакрален, ведь рентгенокабинет - это место где вашу совесть исследуют на свет. Капают ей на лысину щёлочью облучения и смотрят, какая произойдёт реакция. Коя бывает непредсказуема. Наличие на ней ржавых пятен, а также оборотной тёмной стороны - хлеб для хлеборобов.
А эти туалеты "типа сортир", одно приближение к которым способно вылечить решительно всех и навсегда от всех известных науке болезней. Всё становится на свои места. Ведь в сравнении с ними твои бедки - это просто сталинская премия за покой, уют и чистоту в родной стране. Лирический намёк хлорки возле сливного бачка, без крышки и без сливного отверстия, свёрнутая утиная шея краника из которого тоненькой гнойной струйкой выпрастывается в белый передник рукомойника какая-то жидкость; мощная, созданная ещё до революции дверь со сбитым шпингалетом и весёлая, игривая лампочка, освещающая сверху всё это разнообразие полным, наливным, словно спелая груша, подвешенном на двух проводках телом. Это не есть чистилище, во всяком случае, трудно представить, что здесь можно ещё что-нибудь прибрать и не ад, в котором, по рассказам бывалых, кипящие смолой котлы и учёные беседы о стилистике гранёных стаканов, остаётся од-но… но моё гранёное невежество всё же не позволяло мне обманываться, что я, да-да, в раю. Да нет, место, в общем-то, ничего, многие прошли и через это, но?.. Нет, что-то здесь не так. Что-то в этой гипотезе есть гипотетическое.
Я далёк от просторных, и, очевидно, передовых мыслей, выдвигаемых иными просвещёнными людьми, что клозет - это национальная идея России. Мелко как-то. Такого типа идеи как раз и зарождаются в подобного, неважно, какого конкретно, рода заведениях, но… Поразительное дело, чем более Россия просвещалась у своей старшей, опытной сестрички - Европы, тем быстрее она прикатила от рубленых деревень и четверговых бань, к мешкам каменных, готических казематов с универсальной проезжей частью - она же сточная канава.
Эко меня занесло.
Вернёмся к началу. Вернёмся к тому тону не совсем здорового человека, который может позволить себе некоторые вольности, не утруждая себя отвечать за свои слова. Разве что перед белым силуэтом с крыльями.
Больница - это большое перемирие Хатхи во время засухи. Да не смеет никто обидеть кого, на период перемирия, ведь все находятся в равном положении. Должны находиться. Впрочем, и больные, уже при смерти животные, всё равно сражаются за чуть более освещённое место в яме под солнцем. Что уж говорить о людях, которые всегда уступали братьям своим меньшим в жалости и сочувствии.
Операционная - очный пробный абитуриентский экзамен в институт смерти. В случае неудачи врача - внеконкурсное поступление. Вопросы могут быть очень сложными и на них очень сложно бывает дать единственно верный - неправильный ответ. Под рампой нависающего многоглазия спрута, на сцене жизни, где вдруг в око-мгновение становится понятна несоразмерность своего представления о роли в жизни с её светлым образом… И что там ноль пятьдесят два микрорентгена облучения, да хоть все ноль пятьдесят три… Лишь бы нашёлся таких часовых дел мастер, что разберётся с нашими винтиками и шестерёнками, часовыми и секундными стрелками. И пусть не гремит по утрам будильник, пусть отстают стрелки на четверть циферблата, лишь бы ходили. Лишь бы мы ходили. Никто не вернёт юность, лишь бы сохранили то, что осталось после зрелости.
Конечно, белые халаты накладывают на тело только повязки, занимаясь починкой человечины, они починяют только труп часов, кто-то ведь ещё должен качнуть маятник и выставить время, иначе говоря, душой занимается Бог, и всё же…
Вознесём славословия заведению, в котором лечат всех, за то, что оно есть в самый неподходящий момент, за то, что оно будит мысль и будоражит совесть. За то, что вопреки стараниям врачей пациент жив, но хочет ещё.

Мифы юга (эссе)

Юг, юга, югы. А ещё лучше югъ! Есть в таком начертании, что-то очень древнее, истово древнее, первоначальное.
Запах древности: Понт. По-гречески – море. Понт Эвксинский – наше, Чёрное море. Одиссей, Гомер, Арго, вообще – Эллада. Тайна. Где-то у Тенарского мыса, на западе Пелопоннеса, вход в Аид и ладья разговорчивого в последнем пути Харона. Есть о чём поговорить. Отсюда, далеко на западе можно увидеть, как Атлант в неугасающем рывке удерживает над океаном, в шатком равновесии, чашу полную неба! Костром падающее в хаос чёрной воды раскрасневшееся солнце. Бесконечное, до горизонта море и в нём море звёзд. Пена чаек на гребне скалистых утёсов…
Горы, орлы, медузы и солнце – это выстрел юга в меня. Но убит я был дважды: многоликий шум штормящей стихии, громогласное воздыхание архаических легенд о потопленных кораблях героев, загубленных душах – это не смертельно, но это навсегда.
Море – огромное, непонятно вздыхающее, как доисторическое, дочеловеческое животное наводило на меня необъяснимые радиопомехи. Во всяком случае, оно было чужим, и не давало сблизить дистанцию до ты, как между людьми. Это потом оно стало легче и ближе, оказывается, у этой воды есть имя – Аш два, о! Однажды, от обилия чувств захлестнувших меня и волшебной безнаказанности, его даже захотелось выпить, в его честь… И я в порыве сделал-таки несколько чистосердечных глотков… Не вышло: десять минут молча, но обиженно отплёвывал я разочарованные надежды. Но теперь имя тайны при мне…
Постижение его было странным. Как жизнь! И в тоже время обычным, как смерть. Не скоро я понял, что не стоит изымать из моря его волнующие парадоксы, немногие капли остававшиеся на руках оставляли только соль, только конструкции - жизнь фальшивила, уходя. Нет, я сам должен был погрузился в них.
Море пахнет молоком! Молоком матери, грудью матери, руками… Почему так? Может быть, вода повивальная мать человечества? Не та ли эта колыбель детства, качели юности? Быть может, виновата звёздная дуга млечного пути над ним? Не угадать, но нутро не лжёт. А эта усыпляющая баллада прибоя! Каждая волна его отчаянно и как бы в последнем рывке простирает в падении тонкие белые пенистые руки к земле, которая никогда не будет достигнута… Ох уж эта нежная, хищная, прекрасная и вечная женственность! Она баюкает, укачивает в своих дурманящих дланях волн, и она же разбивает хрупкие человеческие души о колокол хаоса! Не то ли это библейское псалмопение: «Блажен, кто разобьёт младенцы твоя о камень»?
Горы – это большие камни. Но Крымские горы – это города. Испещрённые, прободённые пещерными городами горы. Если сюда забраться, то сверху многое становиться ясно. Мир начинался и создавался здесь. Здесь он лепился и ваялся, здесь сырая глина пузырилась в своей первозданности и чувствовала в себе будущие континенты и цивилизации, а затем, отдыхая после ночных ударов резца мастера, отсекающего гордыню лишнего, загорала на солнце, превращаясь понемногу, тысячелетие за тысячелетием в отточенный до безумия детский конструктор. Ведь камни в конце концов – это маленькие горы! Устало присесть в нагретый полдень дрожащих гор, каменных россыпей, опереться руками о многокилометровые толщи гранита, базальта, бросать беспечно взгляд за дугу горизонта, это ли не приобщение древней жизни, которая дышит в тебе и дышит тобою?.. Поверять интуицией каменноугольные пласты сокровенных ощущений, зарождения жизни и обретения человека… Растирать в ладонях шелковистые, серо-войлочные листья горькой полыни, трепещущими ноздрями втягивать её одуряющий эфирный зной! Неторопливо, словно бы нехотя, перебирать в пальцах удивления кручёную ниточку истории: скифы, тавры, готы, сарматы, аланы… Это ли не горькое обретения себя? На грани растворения? Отныне это бытие в мифе.
Миф мёртв, если не живёт. Каламбур, но это так. Его бытие целиком связано с человеком, его дыханием, мыслью, почитанием. Миф – это всегда потустороннее здесь. Это движение, взаимовлияние пространств, если угодно, мегаватное напряжение на квадратный сантиметр сверхпроводника человеческой души. И тогда случается! Но только там, где ждут… Там, где есть во имя кого. «Где двое и трое во имя Мое». Иначе миф покрывается теневой стороной луны и молчит. А если что и пробивается от сверхрационального, то обычно примитивной силой инерции, давления прошлого, эдакого рычания коллективного зверя бессознательного…
Вопрос о достоверности мифа не имеет смысла и даже отдаёт мифологией. Здесь точно по Пушкину: «Движенья нет», - сказал мудрец брадатый. Другой смолчал, и стал пред ним ходить. Убедительный миф…
Но, кроме того, есть и другой миф: и Юг один из них! Здесь всё на пределе: каждый валун – Олимп. Каждая река – Стикс! Если море – то вся Вселенная! Если девушка, то Елена Прекрасная! И если уж стемнело, и ослепляющие вспышки молний разваливают небо на неравные части, то всё проваливается в тартарары. Если свет – то бог, если мрак… тоже бог, Тартар.
Горы укачивают. Так, что забывается, улетучивается, выветривается ежедневная броня, закостеневшие стальные тараны денежного эквивалентно-будничного общения, и поёт, поёт на свой лад высвободившаяся душа. Забываешь на день, неделю, что можно прожить неделю, день без моря. Забываешь…
Забываешь приказ творческой психологии: «способность и желание жить в других ролях», - хочется, наконец-то быть самим собой. Или, перефразируя: иметь желание и способность жить в других мирах! Хочется дышать этим воздухом, стаптывать ноги в долгом восхождении к вершине, пить глазами вечернее солнце, впитывать сбережённое годовыми кольцами древесное тепло, сжимать в горсти таинственную воду, чувствовать, как она осторожно выскальзывает меж пальцев на волю и снова погружать руки в прохладную глубину моря. Только здесь. В который раз убеждаюсь, что магию его невозможно унести с собой, спрятать. В отрыве волны от волны, хаоса от его организованности, оно теряет свою силу, истаевает, как медуза под солнцем.
Да, и ещё: крымское вино! Это важная часть, как притвор храма, как обряд посвящения - инициация. О нём невозможно умолчать – оно говорит само за себя… нашими устами! Здесь оно естественнее, чем вода, солнечнее, чем солнце, выдержанней, чем сдержанная девушка. Аромат и иллюзия вечности, или, по крайней мере, дурман разреженного времени. Когда бы в то место зашёл и бессмертный, - как сказал бы Гомер, - Бог – изумился б, и радость в его бы проникнула сердце.
Заходили, и сколько раз изумлялись! В конце концов люди, потому и пьют, что мечтают стать богами, ведь здесь само поднятие бокала – обряд уподобляющий богам. На время поднятия бокала.

Так во весь день до зашествия солнца блаженные боги
Все пировали, сердца услаждая на пиршестве общем.

Так можно провести всю, отнюдь не по-божески конечную, человеческую жизнь. Гомер знает. Ему можно верить - он жил в мифе, он сам стал мифом. Юга.

Когда плакал Каюр

Каюр – это проводник. И занимается он тем, что водит через болота небольшой караван вьючных лошадей. К сёдлам приторочены с двух сторон кожаными ремнями большие такие чемоданы и огромный горб с поклажей наверху. Консервы, хлеб, крупа, в общем, всё, что нужно для жизни отряда – всё это в руках каюра. Наверное, поэтому в отряде, он самый уважаемый человек. Без него никуда! Но и опытным он должен быть, не то слово. Сложное это дело по тайге, многие десятки километров, да по мари караваны водить…

И вот однажды тяжело заболел наш каюр, лихорадило его, а потом и вовсе... Не смогли спасти. А жизнь своим чередом, отряду надо что-то есть, кто-то должен идти с продуктами… Пошёл я. Думал: здорово, на лошади, как ковбой! Ну, прямо детский сад.

Жара стояла, не дай бог! Воздух от духоты звенел! Никуда не спрячешься и везде оводы… Это настоящее бедствие! Огромные, со спичечный коробок, лучше сказать с воробья, колышутся перед глазами чёрной сетью, неба не видно, да ладно небо, в трёх метрах, едва видно с кем разговариваешь. Видно ещё туда-сюда, но ничего не слышно, от постоянного гула! А вжихнет в поясницу, выгнешься в дугу, мало не покажется. К вечеру сойдут вместе с жарой, забьются в щели, но им на смену, сменив гул на пронзительный звон, придёт другая гнусь - комары, жёлтовато-прозрачные, неуклюжие, но со страшным, вздувающимся укусом и противные, лопающейся, липкой накаченной кровью. Я то ладно, понятное дело - у меня куртка, штаны, накомарник, так просто не прокусят. Хотя всё равно лазейки находили, конечно, никуда не денешься, втыкались, но лошади!.. Каково-то им? Уж казалось бы, ко всему скотина привыкла, но ведь тут запросто можно быть заживо съеденным! Были свои хитрости. Видел я, например, как каюр обмазывал их грязью, хоть какая-то помощь лошадкам. Толстый слой грязи на солнце засыхает, затвердевает и панцирем прикрывает открытые места. Но какой там! Всё равно протыкают, не сразу, но дырявят, у них видать тоже опыт! Наверное, не один десяток поломает жало пока первые кровососы доберутся до вен, но уж когда доберутся… Смотришь, идёт лошадь и не поймёшь в чём дело – почему красная на крупу глина! Приглядываешься, кровь через глину проступает… Быстро сшибаешь глину, а под ней…

Не знал я многого, а рассказать, посоветовать уже было некому, да и не до того. Лошади, а у меня их было четыре штуки, идут друг за дружкой, след в след привязанные, морда к хвосту. Иногда я на первой лошадке еду, чаще, а потом и всё время, конечно, рядом иду. Ибо… Всё что можно отбил. Двигаемся вдоль ЛЭП. Здесь недавно зимник пробивали, от дороги нечто вроде колеи осталось, можно выдерживать направление. По болотам сложно. Марь колышется, как перина – здесь наступишь, даже не всхлюпнет, но качнёт, а в нескольких метрах чуть дальше тебя трясина плавно вздыбится волной и медленно с лёгким шорохом угаснет – страшная штука, хотя и любопытная. Чуть что лошади по грудь проваливаются… Приходится распрягать, груз снимать оттаскивать, вытягивать долго и осторожно лошадь, отдыхать и снова нагружать, подвязывать.

Не знал, например, что нельзя связывая лошадей, поводья длиннее локтя оставлять. Потому как, когда лошадь мордой к хвосту другой лошади идёт близко – ни куда не денется, это мне потом объяснили, а вот если не так…

Жалко мне их стало что ли, думаю, совсем измотались животные, пусть хоть немного посвободнее пойдут… Да не тут-то было, не тут пожалел, да и не так. В середине дня достали лошадей вся эта летающая гнусь, так что они взбесились, просто остервенели! Что тут началось! Ты слышал когда-нибудь, как ржёт лошадь, когда мучается? Это страшный, безумный и вместе с тем, какой-то испуганный крик! Они носятся, встают на дыбы, лягаются, бьются друг о дружку (поводья-то позволяют) пытаясь сбросить с себя всё и вся, валятся в болото и, задрав копыта, в сплошном месиве вещей, грязи, мха катаются.

Ну и что? Постромки в клочья, вся провизия разбросана по болоту, чемоданы растоптаны, а лошади, спасаясь от самих себя, бог знает куда унеслись с бешеной скоростью. До лагеря ещё километров двадцать-двадцать пять.

Конечно, пытался образумить, утихомирить. Бегал, вис на поводьях, уговаривал как мог… Да куда там! Ищи свищи... Изодранный, с разбитыми руками, мокрый, измазанный обхватил голову руками и где застало меня, там и сел в болото. Это был, пожалуй, единственный день в моей жизни, когда я плакал. И в этот день я был каюром. Плакал я не от боли, не от усталости и обиды, нет – от бессилия. Я отвечал за жизнь многих людей, и я не знал, что делать дальше. Жизнь наша зависела от зверей.

Я привык против зверя, а не заодно с ним. Когда-то, не так давно работали мы на зимнике. Домишко, засыпанный по окна снегом и нас четверо. Возвращаемся домой по лыжне, она твёрдая, укатанная, как по асфальту идёшь, вдруг – ба – тигра! (Чаще, мы именно так звали его – тигра). Следы, прямо по нашей лыжне. Мощный зверь! Видно, это по тому, что след его провален сантиметров на двадцать-двадцать пять, а в такой наст, это очень серьёзно. Один день так прошли – следы, второй, третий… Ну, просто наладился вперёд нас или скорее за нами... Чуем, что рядом, не уходит, но носа не показывает. Собака наша стала скулить, ни на шаг не отходит, под ноги забиваться, а на ночь в дом проситься. Что за дела! Ну, всё, думаем, если тигра собаку учуяла, то без добычи отсюда добровольно не уйдёт, это штука проверенная. Начали ставить мы силки. Разные штуки хитрые людьми придуманы. Обходит всё! Всё чует, всё видит, никаких ошибок, оставляет только следы. И, всё время чувствуется, что наблюдает за нами. Собака просто не ходит никуда.

Повадился я охотиться на кабаргу, это такой, среднего размера олень, очень быстрый, юркий, питается исключительно мхом. Кроме того зверь ночной. Делали ловушки. Заваливали молодую ёлку, по которой вьются целые гроздья мха и под не вырубали целый коридор. Ветки не давали дереву упасть до конца, пружинили его в метре от земли, а мы осторожно вырубали внутри пространство, чтобы легко было добраться до мха и два-три окна внутрь. Заделывали снаружи все остальные щели, заваливали ветками и натягивали на узкие лазы стальные проволочные петли. Кабарга, как чует лакомство, так непременно хочет попасть внутрь. Долго ходит кругами, ищет опасность, и все ж таки рано или поздно, а чаще всего так и происходит, суёт, прямо по пословице, голову в петлю, петля затягивается, и если он чуть дёрнется, то уже намертво. Так и кормились: изредка глухаря, рябчика, а всё чаще кабаржатиной. У самцов кабарги есть очень интересная особенность. На пузе есть такой отросток, железа, в которой очень пахучий мускус. Достаточно приятный запах. Мускус этот очень ценится у китайцев. За несколько лет всю тайгу выбили. Сейчас редко-редко следы этого зверька можно встретить. Ещё бы!.. Самцы и самки попадались одинаково, но последних, часто приходилось оставлять на приманки соболям, а то и просто выбрасывать. Но вот что любопытно - тигр за нами всё подъедал! Шкуры выбрасывали, внутренности – за ночь нет! Только следы…

Сам-то он за кабаргой видать не очень любит охотиться, трудный зверь, так всё больше чушки, а вот трофейной не брезгует. Или голодный ему сезон выпал… Так мы и жили. Ставили силки на тигра, а он доедал наши запасы.

Решили мы устроить ему серьёзную западню и не одну. Срубили крепкий ствол, проволоку протянули стальную, миллиметров десять, петля… Хорошо бы такие вещи на пригорке делать, или после какого-нибудь препятствия, хотя бы поваленного дерева. Тигр металл издалека чует, но если будет перепрыгивать, то можно его перехитрить. Ничего не вышло! Обходит за несколько метров. Шесть ловушек было, у всех шести следы и всё! Однако собака наша тоже жива. То ли передумала зверюга, то ли просто интересно ему было за нами издалека наблюдать, тигра, действительно, очень любопытная зверюга, на кошек хотя бы посмотри.

В общем, закончилось наше противостояние несколько неожиданным для нас образом. Выходим мы как-то по утру из нашей коптилки и видим, что через нашу стоянку за ночь целый табун чушек прошёл. Идём кругами вокруг зимника, пытаемся засечь след. И очень быстро метрах в ста-ста пятидесяти находим одного за другим четырёх кабанчиков, так, через десяток метров каждый! Нетронутые… Крупные уже такие свинюшки. Выходит так, что тигр наш весь этот табун настиг, легко, на ходу, по очереди, несколько штук оглушил и погнал остальных дальше. Оставив, за своё любопытство, нам, на прокорм.

Поняли мы друг друга, что ли?

Звери чуткие. И они родные братья и сёстры природе. Мы же, наверное, хотя и старшие, да совсем от рук отбившиеся двоюродные да троюродные...

Охотился я на тигра. Нашёл крепкий, достаточно ветвистый кедрач, устроил на нём себе сидушку-люльку, не высоко, метров десять-двенадцать, устроился и, ну давай не спать! Часа не прошло, чувствую, что-то изменилось… Слух обострился до предела, мельчайшее дуновение улавливает. Какое-то напряжение в воздухе появилось – не шелохнусь. Жду. Ничего не происходит. Однако, уже почти уверен, что кто рядом. Осторожный шорох. Медленно, чтобы не хрустнули, не дай Бог, позвонки, чуть-чуть поворачиваю голову, а глаза каждый листик изучают. Иной зверь, охотники это знают, в нескольких метрах от тебя замрёт и ты его не заметишь, настолько для него здесь всё родное, настолько здесь всё за него. И только если двинется, есть шанс… Но надо быть настороже, и как только что-то переменится – о! Ветка сдвинулась! Нет, это рога… И вслед за рогами на поляне медленно, два-три шага, появляется олениха и за ней маленький потешный оленёнок. Ноги у него тонкие, как верёвочки, гнутся во все стороны, мордой в мать промахивается и всё-то ему интересно. Олениха – другое дело. Сильная, кажется вылита из напряжения. Грациозно склоняет голову к земле, щиплет траву и вдруг раз, мгновенно, рывком вскидывает голову вверх, в сторону меня. Застыла. Смотрит немного исподлобья и как-то краем глаза, искоса. Потом снова, медленно наклоняется, выбирает губами растения и опять, не даю я ей покоя – взмётываются рога вверх. Я убивать её не собирался, другая у меня была цель, но спугнуть по привычке боюсь, интересно наблюдать…

Как-то я всё ж таки выдал себя. То ли вздохнул, то ли выдохнул, но в мгновение ока олениха, едва поняла, откуда опасность, подскочила и закрыла собой оленёнка! А тот, как стоял ничего не понимая, так и продолжал хлопать гляделками, играть головой с какой-то травиночкой. Подскочила и быстро-быстро оттеснила, вытолкала боком с поляны. Всё понимают, нутром чуют.

Ну что, успокоился, разжёг костёр, комарьё разогнать, лапника в него набросал, листьев, так, чтобы дыму побольше, на ночь лежанку стал себе устраивать... Смотрю, к вечеру, лошади на дым, да на огонь пришли, домашняя привычка всё же. Косятся испуганно глазом, бока ходуном, как после лихорадки ходят, всхрапывают, потряхивая гривой… Примиряются.

А что толку? Мало того, что едва ли что соберёшь, из того, что осталось по болоту, день убит, да и нечем привязывать…

Да, что рассказывать, дошли.

Штормовое предупреждение

Ямал. Полуостров Сеяха, большой по тем временам, лет двадцать назад… а сейчас, говорят, и совсем уже шикарным стал. Я с неизменной, но звучной специальностью - радист. Обустроились быстро. Станцию поставили в старой школе-интернате, летом там каникулы, - поэтому всё свободно. Здесь разместилась и вся наша команда, человек пять-шесть.

Работали недели две. И вдруг, на тебе, передают штормовое предупреждение – сам же его и принимаю – крепите мол крыши, вышки и прочее. Спасибо что предупредили, а то будто мы не видим, что вокруг творится! Уже сейчас налетают такие Змеи-горынычи, что о-го-го, закачаешься. Народ смотрю, засуетился, забегал, скот загоняет, всё лишнее снимает и в норы прячется. Они к этому делу привычные, хотя навряд ли им это в радость. Ну да ладно. За мной что: мачта-антенна (рация в домике), да крыша, своя собственная. За последнее не беспокоюсь, а вот за мачту? Мачта – это серьёзно! Перетянул растяжки, все восемь штук, перепроверил кронштейны – ну, думаю, теперь не «сдует», хотя, впрочем, всякое бывало. Только спустился вниз, к своим, и что тут началось! В одно мгновение небо покачнулось и словно изнанкой вывернулось. Захватывающее, я вам доложу, это зрелище, но жестокое. Всё скрипит, гудит как в аэродинамической трубе! И такой пылевой столб, ну точь в точь, змея на дыбах покачивается, изгибается и словно нехотя пальцем кому грозит. Потом с этаким лихим посвистом налетает, срывает что нибудь, до чего дотянется, поднимает в воздух и со всего размаха, жестоко об землю - шмяк! А вслед за этим столб этот и сам будто рассыпается, стелется, ну вроде уходит, так что уже и не верится, что он мог где такую силу мог набрать для удара. Но, это обманчивое ощущение, проходит пара секунд и вот он уже казалось погибший, собирает себя в кулак, и, злорадно посвистывая снова обрушивается на дома, поля, ну действительно, всё, что попадётся под руку. Сколько потом заново придётся отстраивать!... Ууух! Я вот всё время спрашиваю себя, когда вижу подобное, где природа своё истинное лицо показывает, до этого или сейчас? Ну, действительно, то она помогает человеку, то готова с лица земли, как каплю вытереть! Жестоко право! Ну да ладно, на чём я?.. Ах, да! Ну дак вот, а мы что, мы сидим себе тихонечко, никого не трогаем, да национальный продукт попиваем. Работать точно ещё два-три дня нельзя, но да ведь, на что-то надо настраиваться, кто знает, сколько вообще всё это продлится.

И что меня угораздило «посмотреть», что там, в «большом мире», за стенкой дееться, не знаю! Наверное геомагнитная буря на меня так повлияла! Приоткрываю я входную дверочку нашей лачужки, а там… Да, забыл сказать, что вместо дорог типа наших тротуарчиков, там часто используют «коробы». Полезная штука, рассказываю: Коробы - это такая теплотрасса, обшитая со всех сторон утеплителем, а поверх досками этак метр на метр. И вся эта коробка стоит на сваях, примерно в полутора метрах над землёй, то есть, что над землёй - зачастую над такою жуткой грязюкой! Ходить по этим коробам и удобней и надёжней, особенно зимой, идёшь как бог по-над снегом, если конечно по пути к месту назначения. Ну, так вот, открываю я дверку, на этот короб, пройтись, не знаю, обстановку разведать, на стихию, так сказать тет а тет, поглазеть… Ничего, прошёлся, всё нормально, посмотрели друг на друга, остались довольны собой. Возвращаюсь победоносно, рывком открываю дверь делаю широкий жест в сторону ребят, знай мол наших, и в этот момент, меня свеженького одним могучим рывком ветерочек хватает прямо под белые руки моей энцефалитки, выбивает из под ног короб, и вместе с этой дверкой в две секунды, как пылесос вытягивает под самые что ни на есть небеса, даже подумать ни о чём не успел! Лечу, энцефалитка задралась выше моей крыши, так что, как в чулане, ничего не видно. Дверь из рук то ли от страха, то ли от восторга машинально не выпускаю, на вытянутых руках, парусом – всё свистит, темно и ничего не понятно. М-да…

Был у нас там такой, Юриком звали, давний таёжник, парень надёжный и давно признанный этаким негласным лидером, и, между нами говоря, заслуженно. Помниться, однажды, кажется в позапрошлом тогда году, возвращалась вся наша экспедиция на базу. Неожиданно быстро нашла нас вертушка, быстро и весело погрузили оборудование, словом, как-то всё удачно получилось. Ребята домой торопятся, туман да сырость, да скудный паёк, кого угодно измотают. Ну, так вот, побросали мы с горбов последние ящики, взобрались на них влёжку, язык на бок свесив и перешучиваемся, что, мол, до чего дошёл прогресс – вначале мы ящики таскаем, а потом они нас. И вдруг вместо привычного покачивания в момент отрывания от земли – надрывный захлёбывающийся вой винтов. Что такое? Прочихались и вот снова всё дрожит, гудит и уже какой то даже обидный рёв движков. А потом деловито так высовываются к нам два пилота и говорят: «Мужики, есть проблемы». Слезаем с належанных мест, собираемся в кружок, около кабины, курим. Выясняется, что техника не тянет – не полетим. Сразу боком вспомнились наши шуточки про прогресс. Короче: народу много, ящиков в три раза больше, воздух сырой, машину не держит, и в итоге… А в итоге надо кому-то с чем-то остаться … Об этом, сразу, конечно, не сказали, но все и так поняли.

– Ну, мужики не обессудьте, - наконец крякнул первый пилот, - придётся кому-то остаться, сделать, так сказать, шаг вперёд, иначе никак... Народ у нас хороший, но все как-то замялись, понятное дело, никто не готов был к такому повороту. Действительно, мысленно мы все уже на базе, в тепле, уюте, а тут… Что-то стали бормотать, что мол, мы своё дело сделали. …Почему никто не предусмотрел, и вообще так дела не делаются – это вам экспедиция а не... Меня тут же словно вытолкнуло, - «ладно», - говорю. Терпеть не могу, когда люди вот так вот бубнят, да гнутся, ну просто не люблю. Команда наша сразу, не в обиду им будет сказано, лесопильность свою проявила, оживилась, зашумела. – Ну, дятел, - кличка у меня тогда была «пёстрый дятел», за то, что не привык унывать, - суров, ты нас прямо таки спасаешь! Пробегаю глазами по всем лицам, досвидакаюсь, курева все протягивают. – Сколько, - спрашиваю, - ждать то, дня два-три? – Ммм, ты извини, - говорят, - но раньше недели никак не получится. Вот так. Все сразу притихли. Да и я тоже, признаться замер, хотя и виду не подал. – Так, я извиняюсь, - подал голос кто-то, что он жрать то будет, в лес даже не сходить, на ящиках сидеть, а у нас не хренá… ни хрéна не осталось! Ему ж тут одному куковать! И тут то, в это патетический момент, раздаётся спокойный голос: «я тоже. Я тоже, с ним остаюсь».

Четыре банки консервов, плитка шоколада и две бутылки водки – это всё что нам оставили тогда из еды! Было очень сурово, да только что вспоминать. Только тогда я впервые по-настоящему понял, что значит делить пополам, то, что тебе и одному то никак не хватит… Продержались. Подобрали нас, те же пилоты на шестой день. Вернулись мы, конечно, героями. Каждый считал своим долгом подойти и похлопать по плечу, мол, ну как вы там. А мы? Мы понятное дело, всё отшучивались, то да сё, мол, еле уговорили нас вернуться, так понравилось. Но самого главного не расскажешь - на всю жизнь приобрёл я себе друга. Звали его Юра.

Ну, так вот он то меня, десантник, ближе всех сидел, и попытался схватить в момент трагического прощания с землей за куртку, но не удержал. Зацепился за ногу, а ещё точнее за сапог, а сам другой рукой за косяк ухватился. Все остальные, не сказать, что промах ребята, но словно бы оцепенели на несколько мгновений - так неожиданно всё произошло. Сам он этак килограммов под сто, косая сажень в плечах, трактором не сдвинешь, но с природой шутки в сторону, и его с короба повезло, едва держится. И вот такая вот наблюдается волшебная картина: косяк двери удерживает Юрку в полуулётном состоянии, он удерживает меня, а я соответственно дверь, рвущуюся в бушующий космос, и что я, право, в этой двери нашёл! Смех, да и только! Впрочем, не только.

Как он меня удерживал пока я дверь не отпустил на волю, честное слово, не знаю, я бы, думаю, не смог… Спрашивал, потом уже, тет-а-тет, - «плохо, - говорит, - тебе бы пришлось, коли б отпустил, вот и держал». Наверное, так же он думал тогда там, в тайге… «Плохо тебе бы пришлось…» М-да, в общем, не поспоришь! Втащили нас уже всей командой, задвинули дверной проём, усадили в самый тёплый уголочек, да дали согревающего. Да разве ж такой молот в груди, чем уймёшь? И всё же дрожь понемногу угомонилась, и скоро свернулась поурчав, клубочком.

Привычно зашелестел весёлый гам, застучали стаканы, а я сидел молча, слегка ошалело оглядывал всех по-очереди, словно в первый раз, по инерции улыбался, и думал про себя: всю жизнь нас вот так вот штормит и болтает, выбрасывает из седла на полном скаку и большая удача, если есть с тобой кто-то, кто по настоящему рядом. Дважды в долгу я перед тобой Юра, большом долгу. Уж не знаю, сумею ли я когда нибудь тебе его вернуть?

Спортсмен, наверное...

Совсем лето. Погода – о! Не ноль, а ого-го! Вокруг на сто километров никого. Комара почти нет, лёгкий ветерок - благодать. Сидим втроём на берегу речки в полном неглиже, в трусах то есть. Сделали себе панамки… Ловим, так сказать, не спеша рыбку, хотя на кой ляд она нужна в таких количествах? Ну, в общем, устроили себе курортную зону. И вдруг на тебе: из-за поворота на полном пару выныривают туристы-байдарышники, покорители горных речек. Спортсмены. И так вёслами наяривают: слева, справа, слева, справа. О-оох – выдохнули мы. Ещё бы: в полном боевом снаряжении на трёхместных байдарках, человек десять. Тогда: эге, - подумали мы. Ведь мы что, поплавки так задумчиво поводили по воде, обмундирование, то есть плавки, подсмыкнули и сидим. Ждём. Ждать – это всегда самое трудное! Когда первый байдарышник заметил нас из-под надвздёрнутого весла, то тут же это весло на замахе и выронил. Глаза выкатил, бедный. Мы вида не подаём, заняты – рыбу как никак отлавливаем. Пока два его товарища переводили взгляд с него на нас, и вторая байдарка столкнулась с первой, весло унесло по реке уже капитально. Они даже не знали, бедные, как реагировать, так и волокло их сцепленных вниз… Туристы. Но потом очухались, совет устроили, тычут в нас пальцами, размахивают руками. Я хотел было, поначалу, помахать им дружелюбно ручкой, но… Потом чтой-то передумал, не сторонник я резких движений. Устали они размахивать руками, совещаться то есть и высадились на противоположный берег, метров двести ниже нас. И вот что забавно, выбрались они на травку, построились в шеренгу, руки приложили козырьками ко лбу и давай нас разглядывать. Словно мы йети какие. Один даже бинокль достал… Ногу вперёд выставил и шастает по нам линзами. Неужели похожи? Хотя не знаю, бывают ли йети в трусах? В общем, так и не решились они к нам подойти по реке. Постояли, постояли, сфотографировали и через пару часов снялись.

Слабаки. Разве это спортсмены! Вот мы как-то, я помню поспортсменились… Было это уже в ту пору, когда я старшим стал в отряде. Прислали мне трёх новеньких. Работничков… Один парень пришёл из десантников, двое других из зоны до срока вышли. Ну, давай их обкатывать, что и как. И пошёл я с ними в маршрут, ох как пошёл! Двадцать пять километров в одну сторону, двадцать пять в обратную с рюкзачками не на байдарках, а на своём горбу. Ну они, понятное дело, понимают, что я на них посмотреть в деле хочу и грязью в лицо не хотят ударить. Зырят на меня татуированные зэки, уставился десантник и дружно давят смешок, - «ну что, товарищ начальник» посмотрим кто кого? Да мне неудобно смотреть, они меня на голову все выше и всё же, - ну поглядим, - говорю, - кто кого переработает. Вижу, как один другого в бок толкает и ёрничает: «спортсмен наверное». Плавали – знаем. Ну что рассказывать: бодренько так прошли весь участок, вешки проставили, замеры сделали прибором... Интересная штука, чтобы его в рабочее состояние привести, надо полторы-две минуты раскачивать, ручки всякие крутить, чтобы пружины кварцевые вошли в резонанс и только после этого можно делать замеры. Потом до следующей точки - и всё сначала. Ну так вот: сдали мои сподвижники на обратном пути. Вначале зеки, через каждые двадцать минут стали проситься покурить, поотстали, «мы нагоним», потом и парнишка «ногу натёр». А ведь прибор нёс я… Вернулся, обед всем сготовил, мясо успел на просушку организовать, дровишками побаловался… через несколько часов подошли и мои. Парнишка, сияя улыбкой, даром, что не поклонясь, пожал мне руку: «силён, как чёрт, силён», а зеки, те и вообще только поздно вечером объявились, ничего не сказали, так всё больше сплёвывали. Они у нас впоследствии и не удержались, отряд – это штука сложная: нам вместе долго жить, хлеб и километры делить на всех, не так всё просто, тут доверие нужно. А десантник, парень оказался толковый, не раз меня потом жизнь с ним сводила – раскрылся человек, и какой!

В связи с ним, ещё один случай. Отработали мы как-то задачу и остановились в Туруханске на постой. Разместились кто где, жильём нас конечно не обеспечили – ищите сами. Но, какой никакой, а всё же город! В магазинах ничего, конечно, нет, что есть - всё по карточкам, а что нужно, то дорого… Ну да мы всё равно по молодости-то шикуем. Не хватает острых впечатлений что ли? Короче: засели в каком-то кафе, наслаждаемся жизнью. Женщин танцуем… Дикие, да и молодые, что, в общем-то, одно и то же, что с нас взять? В общем - загулял я. Не заметил, как двое наших, из отряда, ушли и остался я один, увлёкся. Ну и подбредают ко мне трое местных заправил, узкоглазых, руки за отворот и хорошо поставленными голосами, дребезжаще так интересуются, почему у них не спросил, с кем можно танцы разводить. Смотрю, народ за соседним столиком отодвигается и примолкает. Я, моментально трезвея, оцениваю обстановку. Пока они что-то там шумят и заводятся, проглядел, что у дверей тоже стоят трое и простреливают глазами проход в нашу сторону. Понятно, назревает, так сказать, трудовой, классовый конфликт, собрались меня учить уму-разуму поселенцы. Нехорошо. Ну и поделом тебе, - думаю. Поделом-то поделом, самоукорением потом займёшься, а выбираться из передряги как-то надо. И никого из наших… Эх жизнь! «Ладно, - говорю, - мужики, обсудим. Но здесь как-то душно, может на воздух выйдем?»
Повели меня разговоры разговаривать за город, на Енисей. Там тихо, безлюдно. Что делать, ума не приложу. Дело принимает оборот. И тут я вспомнил, что десантник наш, как только прилетели, смеясь мне докладывал, что нашел, мол, для нас гостиницу на берегу реки, лучше и не бывает: эксклюзивные номера. Мысль заработала, восстанавливаю в памяти тот разговор. Река… А! Так ведь это «баржа полузатопленная, сразу за городом». Так ведь это где-то здесь. Ага! Точно, вон она виднеется у пирса… Только бы он был «дома»! Я опускаю голову и сворачиваю в сторону пирса. А «друзьям» моим всё это хождение по свежему воздуху уже порядком поднадоело, столько трудов и всё никак кости не размять. И один из них, самый горячий хватанул меня за куртку и на развороте осторожно пристроил под кадык финку: «Ну что ты там извинялся?» Я осторожно поднимаю руки, успокаиваю, мол, недоразумение вышло, сейчас объясню, а сам думаю, как бы мне до баржи дотянуться. А тот не унимается: «Мужики, смотрите, кажется мальчик не виноват, может отпустим его?» Те гогочут, хоть какое-то развлечение. А я думаю, эх дружок, кабы ты не держал стило у горла, мы бы ещё посмотрели с какой стороны яблоко надкушивают. Не люблю грубость. Тот, словно меня услышал, обернулся к своим, мол, каково, и тут же получил от меня между ног в деликатное место. Пока он садился, я, как в лихорадке, поднимаю камень и, заикаясь говорю: «ребята д-давайте разойдёмся». Ну, прямо кот Леопольд. Отвлёкся - тут же кто-то охолонил меня чем-то по голове. И вслед за этим сразу раздался выстрел… Все замерли. Да и я, надо сказать, лежу себе, отдыхаю. Эхо еще, наверное, догуливало, когда гремя сапожищами с баржи спрыгивает Серёга и, потрясая винтовкой, шлёпает прямо по мелкой воде в мою сторону. Тяжело бежит и орёт: «ста-яать!» На это слово люди обычно реагируют одинаково, и этот раз не стал исключением: все дружно рванули в разные стороны.
Оказывается, пока я там вспоминал, где ночевать собирался, Серёга их уже на прицел взял. Остальное понятно. Интересно другое: на следующий день приходят в полном составе наши вчерашние «друзья» и извиняются! На самом деле! Деликатно так: «как ваша голова, после вчерашнего?» Рыбу дорогую с собой принесли, вина… Посидели, погутарили, воспитанные оказались. Силу уважают наверное. Но это как-то по-звериному, я по-человечески - дружбу уважаю.

Молодые, да глупые. Мёд, водка и курево.

Да и не такое бывало. Геройствовали по-разному. Вот такую историю, например, ещё помню.
Сидим как-то у костра, языки чешем от безделья. Подходит к нам старичёк-лесовичёк, пасечник. Помялся немного, присел с нами у на брёвнышко у костра, покурил и, собсно, изложил зачем пришёл:
- Мужики, - говорит, - подсобите. Совсем извёл меня медведь. Что ни день, то уносит у меня улейку! Я сторожу, сторожу, а всё одно…
Мы охотники-то бывалые, много видали поперевидывали переглянулись, мол, а сам то что... Он, заметив это, замялся:
- Ну, ружьё у меня старенькое, уж не знаю и стреляет ли, постарше меня будет. Да и какой из меня теперь охотник?.. Так… - А потом, словно бы спохватившись, дюже испугавшись нашего отказа, торопливо заныл: - Весь мёд съест зверюга, подсобите. Ну, подпугните хотя бы, а?»
- Ионыч, (так меня звали в отряде), это к тебе!
- Ась? – я так плечами переклинил, мол, что это за охота, то ли дело тигр…
- Съезди, помоги мужичку. А он нам, небось, чем поможет! Эй, дедуль, мёду то дашь?
- Да конечно, конечно. Возьмёте сколько возьмёте.

Короче, поехал. Не буду долго пересказывать, устроил я засаду и на второй день ночёвки убил медведя. Он оказался большим и старым. Шкура у них летом и так особенная, бестолковая, а тут и вовсе облезлая, пустая. Да, зверь старый, я это сразу понял, только в пасть заглянул, а там все клыки стёрлись, одни пеньки и остались. Он, видать, пищу-то себе добывать уже не может, вот и повадился за медком, бедняга... Ну что делать - освежевал, возьму хоть шкуру с собой и то - трофей. Тут и моя команда бригантины явилась на газике. Верно, думаю, почуяла запах спиртного! И точно, старик, щедрый на благодарность налил ведёрко мёда и ведёрко браги. Ну, мы там это ведёрко на месте за ночь вместе со старичком и опростоволосили. Здоровье было. А на утро он нам в дорогу ещё одно нацедил, да, было. Может у него там подпольных цех был, хрен его знает? В общем надо обратно. Обратной дороги-то километра полтора, два по лесной дороге на газике. Но весь экипаж, включая капитана, то есть меня, главного заводилы в ноль. Старая, как мир мечта пьяницы: первое - чтобы лёжа; второе - и в рот затекало! Вот мы как раз в том состоянии! Но старичок, нас уже выпроваживает, понимает, что чем скорее тем лучше, усаживает в кузов, а в ноги ставит наше ведёрко мёда, литров двенадцать ведёрко, и такое же ещё одно – браги - опохмелон. А мы уже ни-ни её и видеть не могём. Уж не знаю, как и сели. А там, в кузове две лавочки одна напротив другой, под ногами щебёнка какая-то, щепки, дрова, рванина безнадёжная, словом ни лечь ни встать! Уж не знаю как сели, едва прислонившись друг к дружке, тут же разваливаемся, ни одной фигуры не выдерживаем. И вот ты представляешь, довозят нас, петляя лесными дорогами до дому, заглядывают местные вместе с шоферюгой в кузов, а там… Мёд вытек, брага есесно тоже, всё это так основательно перемешалось со щепой, песком мазутом и… во всём этом безобразии вповалку спим мы! При полном параде, в спецовке, москитниках, ну и всяком том. Сказка!
Как-то утром отмылись, отъегорилсь. А что, ясно дело опохмелиться тянет после таких-то подвигов! Да, а шкуру мы успели в холодный ключ положить, чтоб отмокала и не протухла шкура-то. Ну и решили мы в деревню за опохмелоном скататься, продать там шкуру и… Делим шкуру неубитого медведя – что купим и как снова напьёмся… Ну понятно. До деревни километров пятьдесят… Мы грузимся в наш едва отмытый, но всё ещё пахнущий смешанным пойло многострадальный газик и вперёд. Приезжаем в деревню. Сообразиловка заработала, надо ведь! Однако, там прошли, тут спросили – везде отшили! Не нужна никому шкура! Ещё бы старая, облезлая, что с ней делать. Однако на самой окраине нашли старуху, которая со слепу обрадовалась и засуетилась: «Возьму сынки. Я её тут в прихожей постелю, она мне как раз будет. Ой, угодили, сынки! В самый раз! Ой, спасибочки, приезжайте ещё, я вас накормлю напою! В самый раз». Ну будет так будет. Мы шкуру свою ещё понахвалили, порасписали, в раж вошли, самогонки сцедили и обратно, пока она не передумала.
На утро… Коли уж пошла такая пьянка, то против зова природы… ничего уже тут не попишешь! Головы продрали спросонья, проблема он-дна: Где достать? Вопрос подстать «быть или не…» На что бы ещё такое обменять столь необходимый нам для выживания продукт? Что он необходим, ясно всем, на что обменять – придумать трудно, как лыко связать. Нашли несколько банок тушёнки. Что она потребуется позже нам, такого вопроса, конечно, на повестке дня не стояло. А вот какой вопрос стоял, так это кому сей дефицитный товар сбагрить. Бывает, редко, но бывает такое - всю деревню обойдёшь, вот вчера например почти так, а она, как никак местная цивилизация, а опохмелиться не найдёшь – беда. Ничего не поделаешь, пошли к той же самой старухе... Звала же в гости, «накормить, напоить», ну мы, припомнив это и упирая на последнее поволоклись. А она нас уже поджидает… «Ребятки, мне, - говорит, - эта шкура совсем не к чему! Заберите её у меня!» Ну, а мы немного соображая, двинаем вперёд своими банками и ответствуем: «а нам она и подавно не к не чему. Мы обратно не меняем»! Мы мол пришли презентовать вам бабуся банки дефицитной тушёнки в скромной, мол, надежде получить на поддержку… А она как привязалась – забирайте и всё! Мы всё так поясняем, что нам тоже не нужна, и всё тут и точка. А она говорит: «да вы забирайте её от меня, я вам так налью!» Вот это да! Ай да бабуся, костяные буси! Мы ей на радостях вываливаем тушёнку, бутыли в рюкзак и домой! Шкуру, там прямо за деревней и выбросили в кусты.
Трудно без водки.

Да это что… Без водки ладно, всё-таки можно, а вот без курева!.. Организовалась как-то, на следующий год очередная экспедиция. Снова копать траншеи на пробы грунта, знакомое дело, да и геофизическая разведка. Собрались. Молодые, горячие, быстрые на подъём. Частично закинул нас в тайгу вездеход, сколько смог, а дальше мол, сами… А дальше сами по огромному, на десятки километров болоту, марь, называется. Тяжело, вязко, да и опасно. Идём, едва ли не подпрыгиваем. В полной оснастке: за плечами рюкзаки домиком, железки оборудования: катушки с проводом – полтора километра, восемнадцать килограмм веса, электроды, в общем, достаточно чтобы через пять-десять километров вымотать последнего. Вымотались. Передохнули и снова. Снова вымотались. Разбили палатку, переночевали, перекусили и снова…И так много раз. Надо ли говорить, что чуть, что встретится по дороге – неизменно вызывает у нас повышенный интерес.
Долго ли коротко, засекли мы на заболоченной местности ягодки. Крупная, голубоватая такая ягодка и целое болотное поле! Помаялись мы немного на краю, пооблизывались, но не рискнули. Обидно, конечно – целая кладовка под носом варенья, да всё мимо рыла. Однако дальше, стала нам эта ягода попадаться всё чаще и чаще в доступных местах, а потом и тем паче, вовсе нашли мы ходовую тропку в болото и полакомились, так полакомились, что опустошили целую поляну, вот радость-то.
Неопытные были, самоуверенные по колено… Через пару часов – бац – один поотстал. Говорит, - «идите, я догоню». Потом другой... Потом ещё двое, а потом сообразили, что все дружно просели расстроенным желудком на этой самой симпатичной и милой ягодке. Несколько дней в норму возвращались. Экспедиция тоже мне… Никуда нас не сдвинешь, ничего не сделаешь – сиди и жди.
Ну ладно, добрались до точки. Точка конечно не точка – островок, наверное, километр на полтора посреди мари, плотно заросший дубняком. Работаем помаленьку, втянулись в ритм, особо никуда не торопимся, но так и вроде за троих шпарим – молодые. Эх-хе. А там, что: просеку рубишь по сетке, идёшь катушку разматываешь и электроды втыкаешь. На проводке клеммы, к ним-то и подсоединяешь электроды. Потом всё прозванивают, снимают сигнал и составляют диаграмму аномалий в этой зоне. Любопытное, кстати оказалось это местечко! Выкопали траншеи огромадные, а до скальной породы не дошли… Что такое! Весь «островок» сеткой поделили и нигде ничего!.. Но вот, что интересно: везде попадаются странные шары, ровные, гладкие, но достаточно лёгкие, словно бы обожженная глина и пустые внутри. Любые: и маленькие с яблоко и большие, как наверное ядра, даже с арбуз. Мы эти ядра приспособили. Пепельницы из нарезаем, из больших, собакам миски вырубили, то-то им приятно с такой посудины лакать, хвосты позадирали. Потом разобрались геофизики, что ядра эти глиняные, оказались вулканического происхождения. Ну ладно.
Раз, наверное, в месяц должен был прийти вездеход. Но вот, уже недели две как не пришёл, с продуктами напряжёнка, ещё две, как обещался… Что такое? Узлом вяжем банку сгущёнки, выскабливаем, тушёнки нет давно. На ягоду, однако, никто не смотрит – какие-то неприятные ассоциации, что ли. Ничего скоро полезем на болото. Подножный корм? Охотиться можно было бы, да нет возможности, да и живности нет, не на лягушек же, в самом деле…Связываемся с базой по рации и в который раз поём СОС, а там хоть бы хны – «нет вездехода, нет возможности, но делаем всё возможное». Эх, злость берёт! Еда – хрен с ней, протянем, но вот курево – без этого никак, хоть вешайся! Крутим еловые самокрутки – экспериментируем… Наконец, с базы «звоночек» - выходит завтра вездеход-болотник, ждите. Ждёмс, постукивая зубками – голодно, холодно и не покурить, понервничать от всей широкой души, накопилось. Ночь ждём, утро ждём, день ждём, ночь… Наконец с базы ещё один «звоночек» - вернулся на базу водитель вездехода… «Только, - говорит, - отошёл километров пять, сел на пузо в болоте - вездеходу конец. Вот такие дела. Хотите, - говорит, - добирайтесь до него сами, навстречу, продукты все остались там». «Как навстречу, если это, наверное, километров пятьдесят по болотам, да и если там вездеход сел?» «Не знаю. Только другой возможности ближайшие две недели у вас не будет». Вот так.
Пошли. Вчетвером, самые сильные. Да, вчетвером, налегке, только с рюкзаками, да шестами, да с парой ружей. Э-эх, прогуляемся! И вот, гуляем уже много часов подряд, а куда идём, насколько точно, или лучше, насколько неточно, выходим на вездеход и болото в котором он, кто ж его знает… Потом, как-то местность изменилась… Лужи да лужи, но вода чистая. Наступил в одну такую лужу и… весь ушёл под воду! Целиком, сразу - в болотниках, с ружьём и рюкзаком на плечах! Вижу сквозь чистую воду, вверху небо и даже «мама», сказать не могу напоследок. Вот такие дела. А так получилось, что мы порядочно растянулись и впереди идущий просто не услышал, как я «хлюпнул» под воду, а позади идущий, видел среди кочек, ну просто гораздо больше: «был, а теперь нет». Пока сообразил… Однако именно он вытянул за ружьё! Вот ведь как, спасло меня ружьё. На двух лямках прочно за спиной сидело и торчало над головой - дубиной. И тут только последний, самый уставший подходит… Я ему говорю: «нельзя так растягиваться, па-анимаешь – нельзя»! А, он подходит и не может сдержаться, смех его разбирает: «Ионыч, ты что мокрый-то, провалился что ля?» В обще ля-ля! А я вижу, что он идёт точно по моему следу и в ту же лужу – о-оп! Ну, схватили, конечно, тут же… Греться, сушиться, естественно негде, кругом длиннющее болото…
В общем и дошли и нашли. Забрались в кузов, ящики вскрыли, сразу несколько штук и курить, курить, курить. Всё остальное неважно.

Русский Вергилий

Якутия, первый мой сезон. Посёлок назывался, да, наверное, и называется «Усть-Мая», центральная и, похоже, единственная улица. Вдали река Алдан – вот это вам скажу река так река, на всю жизнь запала она мне в душу – просторная, мощная! Собственно Усть-Мая – это всего-навсего одна из крупных её поселковых пристаней. Но, кроме того, это место дислокации нашей экспедиции! Так что всё серьёзно. Я - радист, станция наша притулилась в старом, заброшенном военкомате. Все остальные кто где. Потихонечку освоились.
То, да сё, несу радио вахту, время летит… – проходит две недели. Собрались как-то в лес за грибами, разнообразить моцион, да и так, вообще посмотреть, что к чему. После дневной связи с базой, вдвоём с «капитаном» отправились шляпки по лесу ловить. - Капитан? Длинная история, за что его таким прозвищем наградили, но, в общем, скорешились мы с ним. И сколько мы с ним потом ещё работали вместе, о! Тогда только всё начиналось. «Это, - говорит, - большая честь для меня сэр, идти с вами по грибы, по ягоды, как никак с главным и единственным радистом! Смейся, смейся, думаю, может оно так и окажется. И при этом он всё так серьёзно говорит, что не поймёшь, какую думку про себя волочит, как к нему относиться. Ну, в общем, идём. Хорошо в лесу! Накануне дождичек прошёл, так всё блестит, поигрывает, переливается. Сколько раз вижу всё это, но всё время удивляюсь: какая же всё-таки тут природа открытая и чистая - не налюбуешься! М-да... Пока я так наслаждался, у капитана грибов набралось, что у генерала орденов, да всё элитные, а у меня, всё так, медали - второй сорт. Обидно, думаю, что я грибы собирать не умею! А он всё так, с усмешкой, после очередного «беляка» переспрашивает: «как, грибов хватит, радист?» «Нет, - говорю, сегодня он под моим, поварским руководством, - не отлынивай, надо больше, может быть замаринуем, а то и засушим. Команду закуской обеспечим. А потом, - говорю, - что ты всё здесь режешь, на окраине, надо вглубь леса идти, там, ясное дело, грибы лучше! О, там наверное такое найти можно!.. Вот я однажды…» Ну, в общем, грибов набрали с избытком, а впечатлений и тем паче….
- Ну, так что радист, домой? Ты как?
- Я – нет. Давай, двигай, я скоро.
- Скоро, так скоро, - ответил он мне подмигивая. – Но только смотри дочка далеко от дома не отходи!
- Да ладно кап. Я такие грибы принесу – закачаешься!
- Ладно, ладно.
Повернулся он, и через мгновение, словно исчез, только ветка колышется. Да, легко он в лесу. Пошёл дальше один. Этаким прогулочным шагом накручиваю километраж, а ходок я вам скажу из меня очень даже ничего, не то, что грибник. Это у меня наследственное, ещё отец правильно ходить научил. Десятками километров, ровно, не нарушая дыхание… Сколько раз меня эта выносливость потом выручала – не сосчитать. Ну ладно, это при случае. Гриб там, гриб здесь – всё интересно, да и грибки то такие, я вам скажу не слабые! Удивлю, думаю, всё-таки, ну пусть не орденской планкой, но, скажем, полным набором георгиевских крестов! Ох, они у меня ещё попляшут! Всё думаете так, радист мол, мальчик - новенький. Нет, мы ещё посмотрим. Последнее слово ещё будет за мной: знай, мол, наше племя! Иду, удивляюсь: там деревце в два обхвата, там птичка какая незнакомая, видать сердится на не званных гостей, может гнездо? Помню, всё искал я тогда рыжую белую куропатку. Да-да. Зовётся то она белой, но на самом деле, летом она с таким красно-рыжим отливом. Вот и получается рыжая, белая куропатка. Много раз слышал, но ведь, думаю, пора и один раз увидеть… М-да, лес. Вообще то говоря, чтобы не сложилось неправильного представления - лес этот не совсем лес. Или, точнее, не совсем то, что мы называем лесом. Более или менее густой, как этот - это, как правило, в долине какой нибудь реки. А так, не лес, лесотундра, а это всё-таки нечто другое: берёза, ель, ольха, ну сосны конечно, но для серьёзного леса редковато... В основном мох, болота, иногда озёра, кустарнички всякие. Ну да ладно, это я к слову.
В общем, закрутился я в трёх берёзах… Уходился, что называется, глаза потерял. Куда идти и что делать? Погулял ещё немного, вида сам себе не подаю, что и почему, но мысли в голове всё-таки прогуливаются, никуда от них не денешься: догулялся, думаю, романтик! Поразил воображение, ну-ну. И куда же теперь прикажете господин следопыт, кожаный мокасин или как там вас? Ах, ёлки зелёные да ведь сейчас уже и вечерняя связь с базой! Радист, м-да… Надо отдать себе должное, не засуетился, по крайней мере через час-полтора выбрался на речку. Вот, говорю себе, диспозиция: с одной стороны – Алдан, с другой – тайга до упора, и небо как водится не видно… Посидел, посидел да только погодка от этого не лучше - потемнело как-то всё быстро: ни солнца, ни луны, ни ветерка – вообще ничего, полный погодный вакуум! Что делать? Догадываюсь, что недалеко ушёл, да и, наверное, по дуге забирал к тому же – километра два-три, ну пять, вряд ли больше, так что... Рассудок хладнокровно так высчитывает: по идее, - сиди себе на месте – найдут, и не такое бывало, главное ночь продержаться и день прокормиться. Но с другой стороны, кто-то другой нашёптывает: ночь, радиста нет, день нет, ночь – вертолёт вызовут, а шуму поднимут!.. Хорош ты будешь опосля, героем всего отряда – две недели как в работе, а уже отличился… Сходил по грибы!
Ну что, что? Посчитал спички, сигареты, всё как полагается. Посидел на брёвнышке, покурил, обдумывая генеральную проблему. На севере оно что, самое гиблое дело - комары, да ещё гнус, мокрец. Да ещё ночевать без энцефалитки нельзя – клещ заест. Долго сидел, думку думал. Решил ночевать. Разложил уже костёр сны на ночь заказываю, вдруг слышу далеко-далеко звоночек, ну думаю не телефон же, вроде как колокольчик или… Или… Не думаю, кажется. Однако напрягся, прислушиваюсь. И точно, где-то вдалеке, опять. Потом опять, и чувствуется, что не близко. А, думаю, была, не была, или сейчас или утром! Прицелился и, бросив всякую ориентацию, напролом пошёл на этот звоночек. Сколько шёл, не скажу точно, но долго шёл! И что вы думаете? Да, наверное, тоже самое, что и я, вижу - корова! Ни дать, ни взять – самая настоящая корова, а на шее у неё колокольчик!
Я её морду милую, как узрел так на радостях обниматься и целоваться полез! О, сколько незабываемого было в этих удивлённых глазах! Хоть что-то родное в этом чужом для меня мире. Так наверное космонавты на Землю возвращаются! Не знаю, что подумала корова, но я мне кажется, теперь на всё был готов, на танки готов был идти с голыми руками. Ах ты, Вергилий мой, думаю, чёрно-белый, выведешь ты меня из этого тундролесья, никуда не денешься. Взял я её ласково, но надёжно за хвост, да прутиком по нужному месту и: «Домой, давай домой!»



Вышли мы на самый край посёлка, но главное на знакомый мне берег Алдана. Часа в два ночи был я уже на станции. А там народ втихомолку начинает уже тревогу поднимать. И порядком они, смотрю, на взводе. Робко извиняюсь, что вот, мол, восемь часов отсутствовал, вечерняя связь пропущена, потому что так мол и так, грибы и вот… ну в общем грибы…
- Да какая-та там к лешему связь, где грибы!
Пошутили. Отыгрались чайком, посмеялись и баиньки. И только наш капитан, усмехаясь в усы, бросил мне, когда уже укладывались спать: «Ну что радист, нагулялся? Ладно, с крещением тебя... То ли ещё будет!»